Льюис Кэрролл

Несмотря на то, что о Кэрролле написаны многие тома, приходится призвать, что биография его на деле изучена очень мало. Исследователи вынуждены ограничиваться скудными сведениями, восходящими к весьма немногочисленным источникам.

Это, в первую очередь, воспоминания его племянника С. Д. Коллингвуда, опубликованные через год после смерти писателя, которые были составлены в строгом соответствии с викторианскими канонами семейных мемуаров, а также записи людей, знавших Кэрролла детьми или встречавшихся с ним в Оксфорде.

И те, и другие представляют Кэрролла весьма односторонне. Не менее односторонни появившиеся позже психоаналитические штудии, содержащие подчас интересные биографические материалы.

Несмотря на многочисленные публикации, связанные с празднованием столетнего юбилея, и более поздние издания, в биографии Кэрролла все еще встречаются многочисленные белые пятна.

Льюис Кэррол: Шесть сестер Льюиса Кэррола и его брат Эдвин, около 1857 (Размеры: 156 x 118 мм)

Очень мало известно о жизни Кэрролла в Оксфорде и его роли в научных и общественных баталиях тех лет, об отношениях со знаменитыми современниками, многие из которых жили в Оксфорде или были связаны с ним, о взглядах Кэрролла на литературу, науку и пр. Архивы Кэрролла еще только начинают изучаться: опубликованы — со значительными пропусками — дневники Кэрролла и выдержки из его переписки; готовится первое собрание писем.

Чарлз Лютвидж Доджсон  родился в небольшой деревушке Дэрсбери в графстве Чешир 27 января 1832 г.

Таково было настоящее имя Льюиса Кэрролла, неизменно настаивавшего на том, что «ж» в его фамилии должно писаться, хоть оно и не произносится.

Он был старшим сыном скромного приходского священника Чарлза Доджсона и, Фрэнсис Джейн Лютвидж. При крещении, как нередко бывало в те дни, ему дали два имени: первое, Чарлз — в честь отца, второе, Лютвидж — в честь матери.

Он рос в большой семье: у него было семеро сестер и три брата. Дети получили домашнее воспитание; обучал их закону божьему, языкам и основам естественных наук, «биографии» и «хронологии» отец.

Чарлз Доджсон был человеком незаурядным: глубокая религиозность и университетская образованность сочетались в нем с той склонностью к эксцентрическому, которая нередко отличала в Англии духовных лиц. Отец не только не подавлял в детях стремление к всевозможным играм и веселым затеям, но и всячески им содействовал. Изобретателем всех игр неизменно был Чарлз.

Он придумал игру в «железную дорогу», в которую самозабвенно играло в саду все семейство. Игра была снабжена подробно разработанными «Правилами езды по железной дороге», составленными Чарлзом. С помощью деревенского плотника Чарлз смастерил театр марионеток; он писал для него пьесы, которые сам и разыгрывал. Нередко, переодевшись факиром, он показывал взволнованной аудитории удивительные фокусы.

Для своих младших братьев и сестер он «издавал» целую серию рукописных журналов, в которых все — «романы», забавные заметки из «естественной истории», стихи и «хроники» — сочинял сам. Он не только переписывал их от первой до последней страницы своим мелким и четким почерком, но и иллюстрировал их собственными рисунками (он был неплохим рисовальщиком, хоть анатомия человеческого тела не давалась ему и в поздние годы), оформлял и переплетал.

Кэрролл с детьми писателя Макдоналда. Фотография работы Льюиса Кэрролла, 1863г

• Первый из них увидел свет в 1845 г., последний выходил на протяжении 1855 — 1869 гг., когда, будучи студентом, а потом юным оксфордским преподавателем, Чарлз приезжал на каникулы домой.
• Два последних журнала были в 1932 г. целиком опубликованы; два первых хранятся в семье; четыре средних потеря

Уже в этих ранних опусах явно ощущается склонность юного автора к пародии и бурлеску. Юмористическому переосмыслению и переиначиванию подвергаются известные строки классиков — Шекспира, Мильтона, Грея, Маколея, Колриджа, Скотта, Китса, Диккенса, Теннисона и др. В этих «первых полусерьезных попытках приближения к литературе и искусству» юный автор обнаруживает широкую начитанность и несомненную одаренность.

Вольной домашней жизни скоро пришел конец. Когда Чарлзу исполнилось двенадцать лет, его отдали в школу — сначала в ричмондскую, а потом в знаменитый Рэгби. Воспетый в многочисленных произведениях «славный» дух «публичной школы» (так назывались и до сих пор называются в Англии закрытые мужские школы привилегированного типа) с его регламентированностью, христианством, культом спорта и силы, институтом «рабства» и подчинения младших школьников старшим вызывал в Чарлзе самую решительную неприязнь. «Не могу сказать, чтобы школьные годы оставили во мне приятные воспоминания, — писал он много лет спустя. — Ни за какие блага не согласился бы я снова пережить эти три года».

Ученье давалось Чарлзу легко. Особый интерес он проявлял к математике и классическим языкам. В латинском стихосложении, занимавшем немало важное место в школьной программе, он нередко выказывал пренебрежение к общепринятым правилам; правда, все его отклонения были всегда строго логически оправданы, что признавали даже его наставники. Вот что писал, по словам Коллингвуда, его воспитатель мистер Тейт в своем отзыве о четырнадцатилетнем Чарлзе: «При чтении вслух и в метрической композиции он часто сводит к нулю все представления Овидия или Вергилия о стихе. Более того, он с удивительным хитроумием подменяет обычные, описанные в грамматиках, окончания существительных и глаголов более точными аналогиями или более удобными формами собственного изобретения». Уже в эти годы в нем пробудился тот интерес к слову и к логическим, «выравнивающим» тенденциям в языке, которым будут позже отмечены сочинения Льюиса Кэрролла.

Вид на Крайст Чёрч Колледж. Гравюра середины 19 век

Дальнейшая жизнь Чарлза Лютвиджа Доджсона связана с Оксфордом. Он окончил колледж Христовой церкви (Крайст Чёрч Колледж), один из старейших в Оксфорде, с отличием по двум факультетам, математике и классическим языкам — случай, редкий даже для тех далеких лет. В 1855 г. ему был предложен профессорский пост в его колледже, традиционным условием которого в те годы было принятие духовного сана и обет безбрачия. Если бы он решил жениться, ему пришлось бы оставить колледж. Однако какое-то время он откладывал принятие сана, ибо опасался, что ему из-за этого придется отказаться от страстно любимых им занятий — фотографии и посещения театра, — которые могли счесть слишком легкомысленными для духовного лица. В 1861 г. он принял сан диакона, что было лишь первым, промежуточным шагом. Однако изменения университетского статута избавили его от необходимости дальнейших шагов в этом направлении.

Доктор Доджсон посвятил себя математике. Его перу принадлежат солидные труды — «Конспекты по плоской алгебраической геометрии» (1860), «Формулы плоской тригонометрии» (1861), «Элементарное руководство по теории детерминантов» (1867), «Алгебраическое обоснование 5-й книги Эвклида» (1874), «Эвклид и его современные соперники» (1879) и вышедшее в 1885 г. «Дополнение» к этой книге, которую сам Кэрролл считал основным трудом своей жизни. Современные историки науки отмечают глубокую традиционность этих книг.

Совсем по-другому относятся они к логическим сочинениям Кэрролла — «Логической игре» (1887), «Символической логике» (1896) и парадоксальным логическим задачам, вошедшим посмертно в различные сборники.

«Особой виртуозности, — пишут советские исследователь-Кэрролл достиг в составлении (и решении) сложных логических задач, способных поставить в тупик не только неискушенного человека, но даже современную ЭВМ. Разработанные Кэрроллом методы позволяют навести порядок в, казалось бы, безнадежном хаосе посылок и получить ответ в считанные минуты. Несмотря на столь явное превосходство, методы Кэрролла не были оценены по достоинству, а имя его незаслуженно обойдено молчанием в книгах по истории логики». В этих работах современные ученые находят идеи, предвосхищающие математическую логику, получившую особое развитие в наше время.

Льюис Кэрролл. Фотография работы друга Кэррола Реджиналда Саути.

Доктор Доджсон вел одинокий и строго упорядоченный образ жизни: лекции, математические занятия, прерываемые скромным ленчем — снова занятия, дальние прогулки (уже в преклонном возрасте по 17 — 18 миль в день), вечером обед за «высоким» преподавательским столом в колледже и снова занятия. Всю жизнь он страдал от заикания и робости; знакомств избегал; лекции читал ровным, механическим голосом.

В университете он слыл педантом; был известен своими меморандумами и брошюрами, которые печатал и распространял за собственный счет по самым незначительным поводам. Он был эксцентриком, чудаком — явление нередкое в английской университетской жизни. У него были собственные привычки и чудачества, которые, по меткому замечанию Эдит Ситвелл, суть не что иное, как «застывшие жесты», подчеркнутое «преувеличение отдельных поз, присущих жизни», иногда даже самой «обыденности» жизни.

.Алиса Лидделл. Фотография работы Льюиса Кэрролла, около 1857г 

Он писал множество писем — то все еще было время подробнейших корреспонденции, нередко между людьми, которые встречались совсем нечасто или даже не встречались никогда, хотя великая пора эпистолярного искусства XVII и XVIII вв. давно отошла в прошлое. В отличие от своих современников, однако, он завел специальный журнал, в котором отмечал все посланные и полученные им письма, разработав сложную систему прямых и обратных ссылок.

Впоследствии он описал эту систему в брошюре с необычным названием: «Восемь-девять мудрых слов о том, как писать письма»). За 37 лет — он начал вести свой журнал в 1861 г. — он отправил 98 721 письмо (последнее было отправлено за неделю до смерти). Перед тем, как сесть за письмо, он тщательно выбирал лист бумаги — такого формата, чтобы исписать его полностью, и аккуратно заполнял его, строчку за строчкой, своим каллиграфическим почерком.

Он вел дневник, в который вносил мельчайшие подробности обыденного течения своей жизни — однако о вещах глубоких и потаенных, о том, что порой прорывается, словно вздох, в его детских книжках — раздумья о жизни и смерти, о Боге, науке и литературе, о своих привязанностях и неосуществленных мечтах, об одиночестве и тоске, — он не писал ни слова. Доктор Доджсон страдал бессонницей. По ночам, лежа без сна в постели, он придумывал, чтобы отвлечься от грустных мыслей, «полуночные задачи» — алгебраические и геометрические головоломки — и решал их в темноте.

Невольно вспоминается сцена из «Зазеркалья». «И все-таки здесь очень одиноко!» — говорит Алиса, заливаясь слезами. — «Ах, умоляю тебя, не надо! — ; отвечает Белая Королева, ломая в отчаянье руки. — Подумай о том, сколько в тебе росту! Подумай о том, сколько ты сегодня прошла! Подумай о том, который сейчас час! Подумай о чем угодно — только не плачь!» — «Разве когда думаешь — не плачешь?» — спрашивает Алиса. «Конечно, нет, — отвечает Королева. — Разве можно делать две вещи сразу?»

Позже Кэрролл опубликовал эти головоломки под названием «Полуночные задачи, придуманные бессонными ночами».

Кэрролл страстно любил театр. Льюис Кэррол: Элен Терри (1847-1928), актриса, 1865 (Размеры: 62 x 84 мм)

Читая его дневник, в который он заносил мельчайшие события дня, видишь, какое место занимали в его жизни не только высокая трагедия, Шекспир, елизаветинцы, но и комические бурлески, музыкальные комедии и пантомима.

Позже, когда, будучи уже известным автором, он лично наблюдал за постановкой своих сказок на сцене, он проявил тонкое понимание театра и законов сцены. О том же свидетельствует его многолетняя дружба с семейством Терри и с самой талантливой его представительницей, вошедшей в историю не только английского, но и мирового театра, — Эллен Терри.Алиса Лидделл. Фотография работы Льюиса Кэрролла, 1859-1860

Однако больше всего доктор Доджсон любил детей.

Чуждаясь взрослых, чувствуя себя с ними тяжело и скованно, мучительно заикаясь, порой не бу­дучи в состоянии вымолвить ни слова, он становился необычайно веселым и занимательным собеседником, стоило ему оказаться в обществе детей.

«Не по­нимаю, как можно не любить детей, — писал он в одном из своих писем, — « они составляют три четверти моей жизни».

Он совершал с ними долгие про­гулки, водил их в театр, приглашал в гости, развлекал специально придуман­ными для них рассказами, которые обычно сопровождались быстрыми выра­зительными зарисовками, которые он делал по ходу рассказа. Интересно сви­детельство одной из его маленьких приятельниц, Изы Боумен, исполнявшей роль Алисы в спектакле 1888 г.

Как-то доктор Доджсон взял ее посмотреть панораму Ниагарского водопада. На переднем плане стояла фигура пса в натуральную величину. Доджсон принялся убеждать Изу, что пес этот живой, только его как следует выдрессировали, приучив стоять часами без движения. Он говорил Изе, что, если подождать подольше, можно увидеть, как служи­тель приносит псу кость, и что через день этого беднягу отпускают нена­долго погулять. В панораме его на это время заменяет брат — весьма беспо­койное и не отличающееся особой выдержкой животное.

Однажды, увидав у какой-то девочки в толпе зрителей бутерброд в руке, этот непоседа выско­чил с громким лаем из панорамы. Тут Доджсон запнулся и начал заикаться: он увидел, что вокруг него собралась небольшая толпа детей и взрослых, с восторгом слушавших его рассказ. Смущенный и растерянный, Доджсон поспешил увести Изу. Этот эпизод весьма характерен.Последняя страница рукописи «Приключений Алисы под землей» с фотографией Алисы Лидделл работы Кэрролла. Факсимиле. 1864г.

Толчком к творческому импульсу для Кэрролла неизменно служила игра, непосредственное, живое общение с детьми. Его лучшие произведения — обе сказки об Алисе, стихо­творения — возникли как импровизации, хотя впоследствии и дорабатывались весьма значительно. Как только исчезал момент игры, писатель начинал «заи­каться», произведение его теряло оригинальность и целостность.

Лишь в тех случаях, когда, безотчетно импровизируя, ставя перед собой единственную цель «развлечь» своих юных слушателей, Кэрролл не придавал сколько-нибудь серьезного значения своим нонсенсам, ему удавалось создать произведения не только оригинальные, но и значительные. Этот парадоксальный факт творческой биографии Кэрролла объясняется, в первую очередь, самой личностью писателя, оригинального мыслителя и поэта. Доджсон лишь раз выезжал за пределы Англии.

Летом 1867 г. вместе со своим другом ректором Лиддоном он отправился в Россию — весьма необычное по тем временам путешествие. Посетив по дороге Кале, Брюссель, Потсдам, Данциг, Кенигсберг, он провел в России месяц — с 26 июля по 26 августа — и вернулся в Англию через Вильно, Варшаву, Эмс, Париж.

В России Доджсон побывал в Петербурге и его окрестностях, Москве, Сергееве и съездил на ярмарку в Нижний Новгород. Свои впечатления он кратко записывал в «Русском дневнике». Доджсон был плохо подготовлен к этому путешествию — он не знал языка, не был знаком ни с русской литературой и историей, ни с современным состоянием умов. Поневоле его впечатления от России весьма ограниченны — он не был вхож в русские семьи: ему приходилось полагаться на случайных попутчиков, знавших язык, — англичан, живущих в России, представителей фирмы «Мюр и Мерилиз», духовных лиц, принимавших ректора Лиддона.

Впрочем, он мало склонен к обобщениям с чужих слов и в основном фиксирует в дневнике личные наблюдения. Вот как он описывает свое первое впечатление от Петербурга:

«Мы едва успели немного прогуляться после обеда; все удивительно и ново вокруг. Необычайная ширина улиц (даже второстепенные шире любых в Лондоне), крошечные дрожки, бешено-шныряющие вокруг, ничуть не заботясь о безопасности пешеходов (мы скоро поняли, что тут должно смотреть в оба, ибо они и не подумают крикнуть, как бы близко к тебе ни подъехали), огромные и яркие вывески магазинов, гигантские церкви с голубыми куполами в золотых звездах, загадочный гомон толпы — все удивляло и поражало нас во время этой первой прогулки по Петербургу».

Он восхищается благородными пропорциями «удивительного града», его архитектурой, «бесценными коллекциями» Эрмитажа — голландцами, Мурильо, Тицианом и «Святым семейством» Рафаэля в овале, «более других запавшей мне в память картиной», как пишет Кэрролл. Подробно описывает Петергоф, расположение его аллей и скульптур, «разнообразием и безукоризненным сочетанием красок и природы и искусства затмевающих парки Сан-Суси», и заканчивает словами: «Все это далеко не передает того, что мы там видели, но будет служить мне хоть отдаленным напоминанием».

Москва с ее «коническими башнями», которые выступают друг из друга, «наподобие раскрытого телескопа», с «огромными позолоченными куполами церквей, где, словно в зеркале, отражается перевернутый город», Воробьевы горы, откуда, как вспоминает Кэрролл, глядел впервые на город Наполеон, церемония венчания, столь непохожая на англиканский обряд, «удивительный эффект» церковного пения — все поражает его воображение не меньше, чем «город гигантов» Петербург.

Он наблюдает уличные сценки, вслушивается в звучание незнакомого языка, записывает русскими буквами отдельные имена и слова, расшифровывает с помощью карманного словаря театральные программки, вывески и меню. Верный своим привязанностям, он посещает Малый театр и театр в Нижнем Новгороде, восхищается «первоклассной игрой актеров», особенно отмечая Ленского и Соронину, имена которых вписывает в дневник по-русски.

Кэрролл заканчивает свой дневник описанием ночного путешествия из Кале в Дувр при возвращении в Англию:

«Плавание было на удивление спокойным; на безоблачном небе для вящего нашего удовольствия светила луна — светила во всем своем великолепии, словно пытаясь возместить урон, нанесенный затмением четырьмя часами ранее, — я оставался почти все время на носу, то болтая с вахтенным, то наблюдая в последние часы моего первого Заграничного путешествия, как на горизонте медленно разгорались огни Дувра, словно милый наш остров раскрывал свои объятия навстречу спешащим домой детям — пока, наконец, они не встали ярко и ясно, словно два маяка на скале — пока то, что долгое время было просто светящейся чертой на темной воде, подобной отражению Млечного пути, не приобрело реальности, обернувшись огнями в окнах спустившихся к берегу домов — пока зыбкая белая полоса за ними, казавшаяся поначалу туманом, ползшим вдоль горизонта, не превратилась, наконец, в серых предрассветных сумерках в белые скалы милой Англии».

Глубокое искреннее чувство вольно проявляет себя в этих записях, которые Кэрролл не предназначал для публикации. Больше Кэрролл не выезжал за пределы Англии. Изредка он бывал в Лондоне, где продолжал также внимательно следить за театральными постановками; каникулы он проводил обычно в Гилфорде, где жили его сестры.

Там он и умер 14 января 1898 г.

На гилфордском кладбище над его могилой стоит простой белый крест.

На родине Кэрролла, в деревенской церкви Дэрсбери находится этот необыкновенный витраж, где рядом с задумчивым Додо и Белым Кроликом, теснятся Болванщик, Мартовский Заяц, Чеширский Кот.